Вениамин Золотой
Золотой, Вениамин (Венечка Золотой) - выдающийся поэт с планеты Сечень. Друг и протеже графа Мальцова.
Внешность:
Заика, особенно сильно заикается на публике.
Сборники стихов: "В лугах", "Сирень", "Строго между нами", "Футурум".
Предисловие к сборник "Сирень":
Стихи поэта
Романс из книги "Кукольник"
Приснитесь мне таинственной и томной,
В колье из огнедышащих камней.
Приснитесь мне однажды ночью темной,
Приснитесь мне…
Приснитесь мне таинственной и томной,
В колье из огнедышащих камней.
Приснитесь мне однажды ночью темной,
Приснитесь мне…
Приснитесь мне владычицей видений
И неисповедимым колесом
Скрипичной лжи оркестра — браво, гений! —
Вкатитесь в сон…
Приснитесь мне в унылой тьме алькова.
О, легиона девственниц скромней,
Изнемогая в страсти, как в оковах,
Приснитесь мне…
…Приснитесь мне нелепой, небывалой,
Невиданной нигде и никогда,
Предчувствием вселенского обвала
Шепните: «Да…»
Слова — оправа вечности резная.
Приснитесь мне, сама того не зная.
Поднимите мне веки — не вижу, ослеп,
Безутешен навеки — не вижу, ослеп,
Жизнь была, человеки, изюминкой в хлебе…
Баллада о Белой Жизни
У Белой Жизни белая бровь
И белый зрачок в глазу.
Сугробы-веки, ресницы-снег,
Морщины — корявый наст.
У Белой Жизни белая кровь
И белый по телу зуд,
Один раз в год
Кого она ждет,
Кого она ищет? — нас…
Распиши мою жизнь на аккорды, безумный слепой гитарист,
Распиши от начала до коды, безумный слепой гитарист,
Потому что не всякий подхватит на слух и сумеет
Повторить мои дни, мои годы, безумный слепой гитарист…
Ах, осень — моветон!
Жонглировать печалью,
Ах, осень — моветон! Жонглировать печалью,
И в стареньком пальто
Идти пустынным сквером,
В мечтах, что было скверно,
Но будет лучше, что…
Когда мы выходим на сцену,
За нами идет благодать,
Вселенная — это плацента,
Отвергнутая навсегда,
Законы великим излишни,
Могучим смешны рубежи…
Законы великим излишни,
Могучим смешны рубежи…
Но вот мы выходим. Мы — вышли.
И каждою жилкой дрожим.
И мы оставляем гордыню
В кулисах, как сброшенный плащ…
И мы оставляем гордыню
В кулисах, как сброшенный плащ,
И в сизом искрящемся дыме
Наш гимн превращается в плач,
Стихает дробящийся топот,
Скрываются в ножнах мечи…
А кто-то нас хлопнет по попе
И скажет: «Родился? Кричи!»
«…ответь мне, зачем я нужна, если вы – бегуны,
Зачем я мешаю вам жить, если шансы равны,
Зачем я брожу, словно тень, от стены до стены,
Зачем протираю штаны
На теплой скамье подсудимых?
Зачем нам встречаться на зябком пороге души,
Зачем нам чеканить монеты ценней, чем гроши,
Зачем спотыкаться, бежать, торопиться, спешить,
Когда и в грозе, и в тиши
Все тропы неисповедимы?
Кому интересен мой жребий, мой век, мои терки с судьбой?
Ты помнишь пророка, который немой и рябой?
Он был моим братом, он джазовой вился трубой,
Он – в скалах ревущий прибой,
Я – фарш в сдобном тесте,
Возьми меня, брат, я от корки до корки твоя,
Дай мне отдохнуть на траве у бродяги-ручья,
Я в душу твою заползу, как слепая змея…»
Я внял монологу ея,
Отныне мы вместе.
СОНЕТ ТРАГИКА
Пора, мой друг. Разъехались кареты,
Унылый дождь висит на проводах,
Под башмаками — стылая вода,
И кончились, как на зло, сигареты.
Пора, пора. В финале оперетты
И ты и я сплясали хоть куда.
А знаешь, мне завистник передал,
Что у тебя несвежие манжеты,
И фрак мой — с нафталиновым душком,
И оба мы потрепаны и лысы,
Два сапога, две театральных крысы.
Смеешься? Ах, брат-комик, в горле ком,
А ты смеешься. Кто мы? Пыль кулисы
Да рампы свет… Ну что ж, пойдем пешком.
СОНЕТ КОМИКА
(продолжение "Сонета трагика")
И впрямь пора. Счастливого трамвая
Нам не дождаться. Где он, тот трамвай?
Я взял с фуршета водки. Разливай.
Тут у меня стаканчики… Кривая,
Пожалуй, нас не вывезет. Вай-фай
От сердца к богу — прочен, будто свая,
И хрупок, как мечта. Всю жизнь взывай,
Чтоб к смерти отозвались. Убивая
В себе ребенка, юношу, скота,
Любовника, бродягу, я в конце
Стою с пустой ухмылкой на лице
Под ливнем, за которым — темнота.
А как хотелось, чтобы тот, в венце…
Мы — комики, нам имя — суета.
…луч света в царстве тьмы, в песках — родник,
Чужой среди своих, сквозь слезы — смех,
Готов вести тебя я без помех
По всем гееннам мира. Друг мой милый,
Страх нас сопровождает до могилы,
А за могилой он уже не страх,
Сгорев дотла на гибельных кострах.
О, в пекле — тишь да гладь! Иное дело,
Когда душа — заложница у тела…
…а тело хочет жить. И вопль души
Лишь подтвердит: все средства хороши
Для достиженья цели. Целься, друг мой,
Вздымай сиюминутные хоругви,
Освой архитектуру на песке,
Сегодня — весел, завтра же — в тоске,
Сейчас и здесь, где хоровод материй
Напоминает хоровод истерик
У дамочек нервических. Вперед!..
…всегда вперед, кривя в улыбке рот,
За кругом круг, за другом — враг, и снова,
Опять, всегда, в начале было слово,
В конце был жест, а в середине — мы,
На хрупкой грани вечности и тьмы,
На острие ножа воздвигся дом…
Мы, впрочем, заболтались. Что ж, идем.
Романтический флер — как вуаль на стареющей даме.
Там морщины, и тени, и горькие складки у рта,
Что копилось годами, и в ночь уходило следами
Этой жизни, которая, в сущности, вся прожита
Без остатка. Остаток — тщета.
Я люблю тебя, жизнь, как ты есть — без нелепой вуали,
С дорогой мне морщинкой, с усталым, измученным ртом.
Мы с тобою вставали, спешили, неслись, уставали,
И давно не нуждаемся в том, что случится потом.
Клен простился с опавшим листом.
Я знаю, что время – змея с изумрудом во рту,
Я слышал, что люди сгорают, шагнув за черту
Я видел ослепший огонь и прозревшую темноту,
И птиц, обездвиженных на лету.
О, что мне еще осталось?
Я встретил двух карликов, знавших большую любовь,
Я встретил младенцев, бессмысленно рвущихся в бой,
Я встретил пророка – он был и немой, и рябой,
И с заячьей, робкой губой.
Последней я встретил усталость.
Она мне сказала: «Я больше, увы, не могу.
Всегда на лету, на скаку, на бегу, на кругу,
В надежде хоть раз отдохнуть на морском берегу,
Да хоть на кровавом снегу —
И где эта дура-надежда?»
«…ответь мне, зачем я нужна, если вы – бегуны,
Зачем я мешаю вам жить, если шансы равны,
Зачем я брожу, словно тень, от стены до стены,
Зачем протираю штаны
На теплой скамье подсудимых?
Зачем нам встречаться на зябком пороге души,
Зачем нам чеканить монеты ценней, чем гроши,
Зачем спотыкаться, бежать, торопиться, спешить,
Когда и в грозе, и в тиши
Все тропы неисповедимы?
Кому интересен мой жребий, мой век, мои терки с судьбой?
Ты помнишь пророка, который немой и рябой?
Он был моим братом, он джазовой вился трубой,
Он – в скалах ревущий прибой,
Я – фарш в сдобном тесте,
Возьми меня, брат, я от корки до корки твоя,
Дай мне отдохнуть на траве у бродяги-ручья,
Я в душу твою заползу, как слепая змея…»
Я внял монологу ея,
Отныне мы вместе.
...входит некто с пишмашинкой, имплантированной в челюсть,
А за ним такой же некто, с типографией подмышкой,
Следом катит фиш на шинах, фарширован мозгом в череп —
Время генных инженеров кончит стенкой или «вышкой».
Но пока бегут минуты – искры, листья, звезды, капли —
Над тобой, как долбанутый, все мелькает наноскальпель.
Вот напорешься на нож —
Что отрежут, не вернешь.
Входят все, кому не в падлу, скоро им не хватит места
Ни в каютах звездолетов, ни на виртуал-дорогах.
Фейерверки листопадов ненадежны, как невеста,
Дождь прекрасен и кислотен, кот-мутант хрипит с порога.
Это финишная эра, это
постапокалипсис,
Пионеры и химеры – все в единый разум слиплись.
Хочешь в будущее, брат?
Я и сам бы очень рад.
Из сборника "Футурум".
Ура-ура.
Насыпь мне, дядя, горстку хлебных крошек
На снег двора.
Ни пуха, дядя, на твои галоши,
И ни пера.
Когда тебя заставят выбирать,
Вбивая в чёрно-белые расклады,
Не выбирай.
Восторженность награды,
Прекрасная возможность умирать
За то и это,
Шанс возглавить рать
И с мертвецами выйти на парады,
Венец терновый, адские услады —
Всё прах.
Всё — тлен.
Всё — пена через край.
Заставят выбирать — не выбирай.
Из сборника "Сирень" (издание дополненное и переработанное к тридцатипятилетию со дня первой публикации)
Друзья дерутся страшнее всех —
За бороду, пальцем в глаз.
Стою в кровавой ночной росе,
И вряд ли в последний раз.
Сейчас ударят ножом в лицо,
Забыв, что ножом нельзя…
Друзья смыкают вокруг кольцо,
Люблю вас, мои друзья.
Из сборника "Сирень" (издание дополненное и переработанное к тридцатипятилетию со дня первой публикации)
Ну-ка сядем, старики,
Со своими стариками,
Разломаем хлеб руками,
Выпьем всё, что есть в стакане,
Всем запретам вопреки.
Молодых не пригласим,
Пусть гуляют, молодые,
Посидим в табачном дыме,
Вскинем головы седые,
Кто не сед, тот некрасив.
И затянем, старики,
Так, что горла станет жалко.
Нам ли спорить за державу,
Если мясо с пылу, с жару,
Если к пиву окуньки?
Из сборника "Сирень" (издание дополненное и переработанное к тридцатипятилетию со дня первой публикации)